5 минут — полёт нормальный

Не знать бы мне, с какой сорвусь струны,
земную жизнь пройдя за середину.
Не спутать роль с преданьем старины
и шепот музы с песнями иридий.

Быть иль не быть? Кто зеркало унес?
Мы сквозь него так быстро пробегали,
что сам собой решается вопрос,
и псы у ног выкатывают факел.

Зачем в песке прокладываем брод?
Теряем весла, прячемся от ружей,
когда везде достанет и сгниет
из главной башни главное оружье.

Где мы сейчас, уже не разглядишь.
Куда наш парус призраки задули?
Ревела буря. Гром. Шумел камыш.
Рыдала мышь, и все деревья гнулись!

Теперь кругом -- великая стена,
и снег идет в холодном нашем храме.
И тишина. Ты слышишь, тишина
на много миль звенит под куполами.

Не может быть! Ужели не во сне
свои мечты урезали по пояс?
И уловили истину в вине,
чтобы потом начать великий поиск.

Но нет. Нигде нам не открылась дверь,
хотя мы шли, сворачивая горы.
Чтобы от нас не скрылась наша цель,
мы даже на ночь не снимали шоры.

Всегда в тебе величия заря,
кого б твой луч не осветил за нами.
Ударит щит. И Дания моя
пошлет данайцев с братскими дарами.

Века... Века -- о ближнем, о любви.
Кресты на грудь, и камни на пророков.
Вот потому здесь храмы -- на крови.
И ни на чем другом стоять не могут!

Но чем, скажи, Горацио, связать
всю эту жизнь, которая случилась?
И я напрасно мучаю тетрадь,
залив в себя дешевые чернила.

И правды нет. Лишь музыка права.
За то, что ей одной служу упорно,
с таких глубин открыла мне слова,
что наверху они мне рвали горло!

Оставь, оставь, Офелия, глоток!
Горит язык, вытаскивая слово.
Так далеко унес тебя поток.
И мне его не вычерпать шеломом.

Все канет в нем, и говор наших лир,
и всей Европы призраки и вещи.
Я за тобой на скандинавский мир.
Одним безумьем -- больше или меньше.

Я вижу всех, кто выйдет эту роль
сыграть всерьез, того еще не зная,
что их судьбу и злую нашу боль
одним безумьем я соединяю.

Вот гул затих. Я вышел на помост.
И мне в слезах внимают фарисеи.
И свет софитов бьет меня насквозь.
И от него вокруг еще темнее.

Да, я хотел сказать: -- Остановись,
покуда сам не ощутил всей кожей,
как дорога, как дорога нам жизнь,
когда открыл, что истина дороже;

что каждый шаг записан, как стрела;
где небеса свои оставят знаки,
там высоко натянута струна,
и предо мной великий лист бумаги.

Глухая ночь течет за край листа.
Святые спят. Пустыни внемлют Богу.
Над головой колеблется звезда.
И я один ступаю на дорогу...

В песчаном Чернигове рынок -- что сточная яма.
В канавах и рытвинах, лоб расколоть нипочем.
На рынке под вечер в сочельник казнили Бояна.
Бояна казнили, назначив меня палачом.

Сбегались на рынок скуластые тощие пряхи,
сопливых потомков таща на костистых плечах.
Они воздевали сонливые очи на плаху,
И, плача в платочки, костили меня, палача...

А люди? А люди... А люди! болтали о рае.
Что рай -- не Бояну, Бояну -- отъявленный ад.
Глазели на плаху, колючие семечки жрали,
гадали: туда иль сюда упадет голова...

Потом разбредались, мурлыча бояновы строки.

Я выкрал у стражи бояновы гусли и перстень.
И к черту Чернигов! Лишь только забрезжила рань.
Замолкните, пьянь! На Руси обезглавлена песня!
Отныне вовеки угомонился Боян.

Родятся гусляры, бренчащие песни-услады,
но время задиристых песен неужто зашло?

В ночь казни смутилось шестнадцать полков Ярослава.
Они посмущались, но смуты не произошло...

Так что же мы хотим себе сберечь?
Но столько сил укладываем в речь,
а не в дела, и вот -- в который раз --
потоки слов рассеивают нас.

И так ступая вдаль по тверди слов,
сложив из них очаг себе и кров,
хоть все твое доступное словам,
есть тот предел, который строишь сам.

Слова даны, чтоб в них уметь молчать,
но это нам пока что не поднять --
дымит перо, стучит копытом стол,
мы рвем сердца и жжем в ночи глагол.

Так пой, гитара! Дым тебя не съест.
Плати, певец, за свой цветущий крест,
но не пиши по прописям слуги
и не грусти, у славы -- три руки.

Иди туда, куда ведет мотив.
Что может меч, когда ты держишь гриф?
А из камней, что на пути твоем,
сложи ступень, чтобы войти в свой дом.

И не проси, чего нельзя просить.
Вину в вино умея обратить,
из бедных жил вытягиваем звук.
И здесь тебе -- соломинка и крюк.

Вот этот звук, раскрывшийся в руке,
проводишь им теперь по тишине,
как по холсту, по памяти Творца.
И видишь лик. И нет в тебе лица.

Красавица, хоть слово подари,
мне не увидеть прелести твои,
не отворить таинственных глубин --
уходишь ты, а я стою один.

Так, значит, все останется, как есть --
мне не сложить единственную песнь,
в ней не открыть того, чего ищу,
слова бегут, но я... Но я молчу.

И ты молчи, слепое ремесло, --
куда меня влечет твое весло?
Одной рукой удерживаю гребь,
а на другой позвякивает цепь.

И эта цепь, и та -- на дубе том,
сплелись в одну на дереве пустом.
Одна вода стекает по усам,
и все себе рассказываю сам.

Нас такая творила страсть!
Нас такие подняли трубы!
Здесь искали над миром власть.
Здесь дракону открыли пасть,
и оттуда полезли зубы.

Нас поднялись полки. Полки!
Нас кормили с копья. С иголки!
Нас качала вода Хвалынь.
Нас растила звезда Полынь.
Ну а петь научили волки.

Мы штыками ломились в рай.
И вела нас губа - не дура,
только всех привели в сарай
комиссары в овечьих шкурах.

Да, мы внуки дракона.
Наша память чиста.
Мы не знаем любви.
Мы не помним родства.
Не спасут, не поднимут
нас крылья Пегаса,
ибо тяжко лежит в нас
Ивашкино мясо!

Мы кричали на всех: "Ура!"
Мы не знали, что выйдет Правда,
ибо кровь, что лилась вчера,
потечет непременно завтра.

Эти рвы никогда
не затянет трава.
Эту кровь никогда
не впитают слова.
Мы не знаем, что есть.
Мы не знаем, что будет.
И нам страшно понять,
что мы даже не люди!

И пройдя через время вброд,
где мы вышли пусты и голы,
там, где в землю ушел народ,
там восходят одне глаголы.

И глаголов спасая жизнь,
нынче храбро слагаем строки.
Правда, стоит сказать: "Ложись!" -
и мы ляжем, раздвинув ноги.

Аз воздам, кто услышит глас,
когда уши заткнули песней.
И все ближе глядит на нас,
не мигая, звезда Возмездья.

Мы хотели владеть
и землею, и миром,
но по Фрейду втянули
нас в черные дыры.
Не туда и не там
повернула тачанка,
и на дно утащила
весь флот персиянка.
Были копья востры,
и подкованы блохи,
и мы хором влетели
под юбку Солохи.

Как за нами гремел успех!
Мы в железном неслись потоке.
Это мы победили всех,
все проиграв эпохе!

И вовеки не смыть позор.
Навсегда нам сломали имя
два тирана -- Иван да Петр,
да посол сатаны -- Владимир.

Где стоим, мы не знаем.
Мы не знаем, что строим.
Только череп коня
держит наши устои,
где, надежды свои
одевая в гранит,
вся держава на лагерной
пыли стоит.

И куда нам вперед идти,
если вспять повернули время?
Ибо там, где пришли вожди,
там не народ, а племя!

Третий Рим, слышишь грохот струн?
Это старая бродит сила.
В наших жилах очнется гунн,
когда нас позовет Атилла.

Мы пойдем, расправляя грудь,
открывая ногами двери.
Нам уже озаряет путь
красный закат империи.

И, как знамя подняв топор,
выйдем к счастью рубить дорогу,
заметая хвостами сор
и шагая с конвоем в ногу!